Реконструкция Масленичных обрядов

ПРОБЛЕМА ИНТЕРПРЕТАЦИИ И ХУДОЖЕСТВЕННОЙ РЕКОНСТРУКЦИИ МАСЛЕНИЧНЫХ ОБРЯДОВ

Первое упоминание о Масленице известно с ХVI в., хотя мясопуст упоминался уже в Несторовской летописи при описании эпидемии язвы в Киеве в 1090 г. Она была древнейшим истинно народным праздником, отразившим двойственность крестьянского мироощущения, вобравшего в себя элементы как христианских, так и языческих верований. Масленица представляла собой сложный, многоплановый регламентированный ритуал с большим количеством магических составляющих, складывавшийся на протяжении не одного столетия. Она впитывала в себя особенности архаических аграрного и скотоводческого празднований проводов зимы и встречи весны, приуроченных ко времени весеннего равноденствия.

Главной особенностью Масленицы было совершение обрядов, имеющих непосредственное отношение, как к зимним, так и к весенним календарным праздникам. Время проведения Масленицы, однако, не соответствовало тому времени года, которому она посвящалась. Вероятно, это объяснялось тем, что первоначально масленичные действия соотносились с началом нового года, приходившегося по лунному календарю на март, и празднование продолжалось более двух недель, захватывая время начала пробуждения природы. Тогда же Масленица и стала восприниматься как праздник проводов зимы и встречи весны. Череда постов, введённая христианской церковью до и после Пасхи, принудила вывести древние языческие ритуальные действия, предназначенные стимулировать природу в день солнцеворота, перед запретным временем постов. Таким образом, период проведения Масленицы сократился до одной недели, и она оказалась передвинутой на первую неделю облегчённого поста, носившую в церковном календаре название «сырной». В сырную неделю
мясо употреблять было уже нельзя, а сыр, масло, рыбу и яйца ещё можно. Именно это временное положение позволяло исполнять главное правило Масленицы: накрыть обильные сытные столы с разнообразной молочной снедью (сметаной, сливками, творогом, коровьем маслом, молоком, а также яйцами, рыбой, пирогами, блинами, квасом, пивом и вином). Богатая масленичная еда, её подчёркнутая избыточность, вероятно, исторически имели непосредственное отношение к магии первого дня нового года. (...)

Масленичная неделя в древнеславянском миропонимании — это праздник «новожёнов». Масленичное катание с гор отличалось от обычных тем, что эти катания были обрядовым действием, исполнением ритуалов новожёнов с целованием, поклонами. «Молодого сажали на снег, а молодуху к нему на колени и так везли по укатанной горке» 2. С одной стороны — это проверка на прочность молодой семьи и с другой — поддержание возрождающих сил природы, человека. Аграрно-продуктивная функция обряда «новожёнов» является доминирующей в системе народного празднества. Ещё одной ритуальной обязанностью молодых на масленой неделе было посещение родителей. «Молодые первый год поженились, идут к тёще на блины. Их до тех пор в сугроб толкают, пока они не расплатятся. У них в кармане должно что-то быть, чтобы откупиться» 3. (...)

Праздник Масленица — соединение христианских и древнеславянских обрядов, их единение, основанное на ассимиляции и скрещивании — своеобразный крест, в центре которого стоят смеховые обряды, весёлые игрища. Народное празднество, проникнутое амбивалентным мироощущением, это ещё и развёрнутое театрализованное действие, выстроенное по особым смеховым «законам» и оформленное особым игровым образом, где все живут по законам карнавальной свободы, где происходит стирание сословных различий. Созданный во время праздника «второй мир», который находился в оппозиции по отношению к официальной культуре, судил и оценивал, смеялся и высмеивал её, наряжаясь в одежду «смехового мира». Но это было временное явление, отмена только на время праздника. В этом заключалась высшая мудрость смеховой культуры. Смеховой обряд — амбивалентен, двойственный, по сути. Вот почему на масленой недели проводили и обряд встречи Масленицы (древнеславянской Лады), и обряды сожжения, похорон Масленицы. В первом случае — величают: «Уж ты ль, моя Масленица, касаточка, ласточка, ты ж моя перепёлочка! ...» В другом — порицают: «Масленица — обманщица. Обманула, провела.» С одной стороны — обязательное ритуальное исполнение древнеславянского обряда. «Начинали-починали её ребята. ... Краснее всех из них говоривший ещё заранее выучивал со слов старой бабки "причет к широкой боярыне'': — "Душа ль ты моя Масленица, перепелиная косточки, бумажное твое тельце, сахарные твои уста, ... Приезжай в тесовый дом душой потешиться, умом повеселиться, речью насладиться! ... Приезжала честная Масленица к Семику, широкая боярыня, во двор. Ей-то Семик бьет челом,— бьет челом, кланяется, зовет во тесовый терем, за дубовый стол, к зелену вину! ... Приехала Масленица, приехала!'' — кричали ребята, разбегаясь по домам» 5. С другой стороны — уже во вторник, когда приходили бродячие скоморохи-зачинщики масленичных игрищ, не знавших «ни ладу, ни удержу», начинались смеховые представления, носившие пародийный характер на древнеславянский обряд, в которых « ... возили Масленицу, почему-то из красавицы-богини превратившуюся в наряжённого бабой мужика, увешанного берёзовыми вениками и с балалайкой в руке». Или возили наряжённую куклу-чучело Масленицы на салазках по деревенским улицам с пением масленичных песен, часто нескромного содержания. Где через игровой (смеховой) приём «переряживания» происходило превращение Масленицы из красавицы-богини в пародийный персонаж. Образ чучела — это старый уходящий мир. Смешное страшилище подчёркивает усталость уходящего мира, его ненужность, нелепость, глупость. Смысл смеховых обрядов — пародийным, игровым способом сохранить то ценное (главное, основное), что завещано отцами и то, что официальной культурой поставлено под сомнение.

Смеховые обряды имели свой особый язык карнавальных форм и символов. Язык очень богатый и способный выразить единое, но сложное карнавальное мироощущение народа. По мнению историка культуры М. М. Бахтина возникает своеобразная логика «обратности», «наоборот», «наизнанку», логика непрестанных перемещений верха и низа, характерные виды пародий и травестий, снижений профанаций — вторая жизнь, второй мир народной культуры. Этот мир строится как пародия на обычную жизнь, как «мир наизнанку». Смех во время исполнения обряда обязателен. Он отличен от ритуального, он вскрывает и обнажает правду. Но главная особенность такого смеха — преодоление страха, победа над страхом мистическим («страхом божьим»), над страхом перед силами природы, победа над моральным страхом, сковывающим сознание человека.

Формы смеховых действ — нелепые жесты, каламбурное слово, фривольные песни, пляски скоморохов, переодетых в нелепую одежду, маску под аккомпанемент смеховых музыкальных инструментов (заслонка, сковорода, кочерга). Оружие смеховых обрядов — смех, обнажающий и вскрывающий правду. Поэтому в сме-ховых образах так много изнанки, так много обратных лиц, много нарушенных пропорций. Это видно, прежде всего, в одежде участников. Знаком шутки служит условная одежда, условный грим (одеяние клоуна, шута, скомороха). Все вещи нелепые — вывернутые наизнанку, мехом наружу, одетые задом наперёд, из рогожи, мочала, соломы, бересты, лыка. Мужчины переодеты женщинами и обратно, костюмы одеваются задом наперёд, верхние части одежды надеваются вместо нижних. Та же логика изнанки проявляется и в жестах, и в телодвижениях: сидение на лошади лицом к хвосту, хождение на руках вниз головой. Та же логика перемещения и в атрибутах: предметы домашнего очага, посуда, утварь употреблялась в качестве музыкальных инструментов.

Слово смехового обряда — это всегда восхваление и прославление с одной стороны, проклятие и божба с другой. Фамильярная речь воспринималась как заведомое нарушение принятых норм речевого этикета (вежливости, чинопочитания). Воспринималась такая речь как свободная, весёлая игра со священным. Язык смехового мира всегда громкий, переходящий на крик. Смеховой стих (или раёшный стих), на котором говорят, как бы рваный, скачкообразный, неполный — шуточный каламбур, фокус, дразнилка. Рифмы в раёшном стихе имеют смысловой характер, сопрягая несоединимое, создавая бессмысленные и неупорядоченные сочетания, нелепые сопоставления и ассоциации, служа выявлению кромешного мира (антимира), показывая ложь и бессмысленность окружающего мира. Раёшный стих, шутка произносится и сопровождается особой мимикой, особыми жестами, особым поведением.

Смеховой мир — это театр для самих участников смехового представления, «театр для себя». В нём не было зрителей — были только участники. Действующим лицам предлагается делать нелепости, то, что они делать не могут: «Глухие, потешно слушайте, нагие веселитесь, ремением секитеся, дурость к вам приближается».

Дурость, глупость — важный компонент древнерусского смеха. Смешащий публику «валяет дурака», играет в дурака, обращает смех на себя. «Древнерусский дурак это часто человек очень умный, но делающий то, что не положено, нарушающий обычай, приличие, принятое поведение, обнажающий себя и мир от всех церемониальных форм, показывающий свою наготу и наготу мира. Он разоблачитель и разоблачающийся одновременно, нарушитель знаковой системы, человек, ошибочно ею пользующийся. Вот почему в древнерусском смехе такую большую роль играют нагота и обнажение» 6. Функция смеха — обнажать, обнаруживать правду, раздевать реальность от этикета, церемониальности, неравенства, от знаковой системы данного общества. Древнерусский смех — это смех, обнажающий правду, а дурак — говорящий эту «голую» правду.

Одной из самых характерных особенностей средневекового смеха является его направленность на самого смеющегося. Смеющийся чаще всего смеётся над самим собой, над своими злоключениями и неудачами. Смеясь, он изображает себя неудачником, дураком. Древнерусским дураком на Руси был скоморох. «Скоморох — по определению В. Даля,— музыкант, дудочник, сопельщик, гудочник, волынщик, гусляр; промышляющий этим, и пляскою, песнями, шутками, фокусами; потешник, ломака, гаер, шут;. медвежатник; комедиант, актёр и пр. ...» 7

Скоморошество, известное всем восточным славянам, было одним из характерных проявлений смеховой культуры. Скоморохи были непременными участниками народных календарных праздников, связанных с карнавальной культурой. Основой скоморошьего представления был произносимый текст, «скоморошины». Они, как известно, были организаторами и инициаторами обрядового веселья, где свою «дурацкую» правду скрывали под личиной (маской) «дурацких песен», «дурацких» кривляний, «дурацких» игр, «дурацких» обрядовых действий. Смеховое действие — «валяние дурака», делание того, что не положено в обычной жизни. Они делали смешным всё, что находилось в противоречии с их пониманием норм жизни. Они «смешно» противодействовали государственной и церковной правде. Они «весело» не давали забыть истину древнеславянских, аграрно-магических обрядов, выполнение которых, согласно мировоззрению человека доклассового общества, должны были содействовать возрождению и плодородию всего живого на земле. Все они, так или иначе, связаны с представлениями об умирающих и возрождающихся творческих сил природы, творческих сил человека.

Традиционная смеховая культура, которая всегда была в оппозиции к официальной, постепенно искоренялась, уничтожалась. Народные празднества сельского и городского населения, которые имели фундаментальную основу — традиции, обычаи, обряды, где были зафиксированы коллективные представления, «коллективный опыт в чувстве жизни», навыки народного мироощущения жизни в её устойчивых связях, постепенно утратили свою самобытность. Под влиянием изменяющихся к концу XIX — началу XX в. условий социально-общественной, политической, идеологической, хозяйственно-экономической, правовой и культурной жизни государства, народные гуляния, народные праздники качественно изменили свои формы, содержание, художественно-эстетическую выразительность и выглядят искусственными по сравнению с забавами и «гульбищами» в период традиционных гуляний зимнего и летнего солнцеворота.

Проблема интерпретации и художественной реконструкции фольклорно-этнографического текста народного празднества как никогда остро звучит в современной действительности. Исходной позицией является положение о том, что праздник это художественно-превращённая форма менталитета этноса и рассматривать его необходимо с точки зрения художественного восприятия явления культуры. Вместе с тем любое художественное восприятие должно считаться с глубинными внутренними законами, которые хранит в себе культурный текст. Фольклорно-этнографические тексты сохранили сведения о былой нерасчленённости (синкретичности) жанровой палитры зрелищно-игрового действа. Научный метод структурно-семантического анализа позволит рассмотреть празднично-обрядовые формы как знаковую систему особого рода. Исследование народного праздника как знаковой системы открывает большие возможности для возрождения этнокультурного сознания.

А.С.Московкина

» Разделение обрядов и их виды
» Макошь. Требник женских обрядов.
» Травы для обрядов и волошбы
» УСЛОВИЯ ПРОВЕДЕНИЯ ОБРЯДОВ НА КЛАДБИЩЕ
» Некрашенная свеча для магических обрядов